27 января 1945 года войска Красной Армии освободили концлагерь Освенцим, или Аушвиц – целый комплекс лагерей смерти, где за несколько лет гитлеровцы убили почти полтора миллиона человек. Ужасающие воспоминания узников Освенцима: о многом участники тех событий заговорили только сейчас.
Утром 27 января 1945 года 16-летний Женя Ковалев проснулся на втором ярусе нар блока № 32 концентрационного лагеря Освенцим от жгучего чувства голода. Ждать завтрака – кружки чая — было невыносимо трудно. Вокруг было непривычно тихо – ни лая овчарок, ни окриков охраны не было слышно, потом на глаза навалилась пелена.
«Это, наверное, был голодный обморок. Когда я очнулся, в бараке никого не было, я осторожно выглянул на улицу. Толпы людей ходили из стороны в сторону. Это было не по правилам. Я испугался, особенно от того, что среди полосатых роб мне почудились люди в форме Красной армии и при оружии», — вспоминает сегодня бывший узник Освенцима № 149568 Евгений Филиппович Ковалев.
Сегодня 87-летнему мужчине воспоминания даже о дне освобождения Освенцима даются с большим трудом. Долгих 20 лет он исправно ходил на встречи с детьми в московскую школу № 1094, в которой организован музей малолетних узников концлагерей, но никогда ничего не рассказывал.
«Он всегда только плакал и молчал. И вот совсем недавно одна первоклассница принесла на встречу с бывшими узниками батон белого хлеба. И они все стали отламывать по кусочку, жевать, «запивая» хлеб своими слезами. И вот только после этого Евгений Филиппович впервые заговорил», — рассказывает директор школьного музея Евгений Зимин.
История 14-летнего партизана Ковалева
В три года Женя Ковалев остался без матери. Воспитывали и кормили его старшие братья и сестры, которых у него было четверо. В 1941 году, когда на Смоленщину пришли немцы, ушел вместе с ними в партизанский отряд, в котором его назначили связным. Юному партизану тогда было всего 14 лет.
«Мы с приятелем получили задание, — разведать на дороге Смоленск-Витебск, как охраняются мосты. Не дошли до одного из них метров 50, видим, — навстречу едет машина, остановилась: «Кто такие?» Мы говорим: «Скотину ищем, — корова потерялась». Ну, нас сразу в машину и повезли в Рудню, в тюрьму. Били палками, шомполами, все допытывались, где находится отряд, кто руководит. Мы ничего не сказали. Почему нас не убили – не знаю…», — говорит Евгений Ковалев.
Из тюрьмы Женю Ковалева отправили в Освенцим. В лагерь обоих молодых партизан привезли ночью.
«Мы и понятия не имели, куда нас везут. Все освещено, собаки, автоматчики. Остригли, и – в карантин. Через неделю из 700 человек в живых нас осталось только 150. У них это называлось — «селекция». Оттуда нас направили в 32 блок», — рассказывает бывший партизан.
В Освенциме Евгений Ковалев находился с 1943 по 1945 годы. Работал на строительстве овощехранилища, недалеко от железнодорожной станции.
«Подъем был в 6 утра, работали по 12 часов, в 10-11 вечера – отбой. Утром – чай, днем – баланда, вечером – чай и буханка хлеба на четверых. Каждое утро в нашем бараке не просыпалось человек по пять или семь. Но не это самое страшное. Самое страшное – это «селекция». Ее проводили раза два в месяц. На улице раздевали по пояс, осматривали. Не прошел «селекцию» — в крематорий! Еще трупы жгли открытым способом, – ну, то есть в глубоких ямах», — вспоминает бывший узник Освенцима.
Евгений Филиппович говорит, что в свободное время никто ни с кем не общался, а если и случались разговоры, то только о еде. Чтобы что-то снилось, тоже не помнит, — слишком уставали на работе. Пожилой человек смог припомнить только один сон, который он увидел на Новый год: «Хлеб приснился, да и картошка, такая отварная, горячая, с солью, больше и не вспомню».
Телесным наказаниям Евгений Ковалев подвергся только один раз: «Правило было такое – идет кто-нибудь из немцев, надо было снимать полосатую «тюбетейку» и опускать голову. А я не заметил охранника. Ну, вот в пятницу, после работы – это был день наказаний, меня «пригласили» на улицу. Велели лечь на землю, я лег, конечно. Били эсесовцы плетками, в основном – по мягкому месту. Зад потом долго был черного цвета. Избили – и в бассейн с холодной водой, бегаешь, пока не упадешь…»
Евгений Ковалев говорит, что за два года, проведенных в Освенциме, ни разу ничем не болел. Про санитарные условия он рассказывает нехотя.
«На месяц давали маленький кусочек мыла. В помывочный день одежду отбирали, ее пропаривали в печах, а нас мазали какой-то желтой дрянью вонючей. От этого раствора кожа трескалась и пузырилась – это от блох. На ночь в барак заносили бочку – это туалет такой. Никакой бумаги у нас не было, да и вытирать ничего не надо было, — раз в неделю «сходишь», как зайцы, знаете, – камешками такими, — сухое все», — вспоминает Ковалев.
27 января 1945 года Евгений Филиппович Ковалев считает своим вторым днем рождения. Помнит, что в Освенциме в этот день все кричали «Ура!»
История солдата-освободителя Освенцима
Владимир Черников старше Евгения Ковалева на 3 года. Он вошел в ворота лагеря смерти освободителем, 70 лет назад ему было всего 19 лет, и он только что вернулся из госпиталя после ранения.
«Первым к нам подошел мужчина в полосатой робе с повязкой на левом глазе. Он курил что-то такое вонючее, что мы спросили его: «Что за табак такой?» Он сказал, что курит солому. Нас было восемь человек, я не курил тогда, но был старшим и велел всем «выгрузиться». Мужчина, увидев несколько пачек папирос, упал на колени, мы его подняли на ноги, он аккуратно сложил табак в свою сумочку и предложил нам посмотреть лагерь, — на экскурсию повел», — вспоминает ветеран Великой Отечественной войны Владимир Черников.
По дороге бывший узник Освенцима приподнял повязку и показал загноившуюся рану, пояснил, что эсесовцы ему плеткой с металлическим наконечником выбили глаз.
«По дороге в крематорий, мы встретили несколько женщин. У нас была инструкция – ни с кем не целоваться, никого не трогать. Но они бросились нам на шею и стали целовать, молча! Мы плакали, они плакали. Ну, как я мог кого-то оттолкнуть?!», — говорит ветеран войны.
Самое большое впечатление на молодого солдата в тот день произвели люди, которые лежали на нарах и не могли встать. Врачей не хватало, и как им помочь было не понятно.
«Мы зашли в один барак после крематория. Там я видел пепел, на входе – вещи и одежду… И вот когда я зашел в барак, я еще подумал: «живой пепел». Не передать это ощущение – вроде живой человек, а вроде – нет. Шоковое состояние такое было, вышел – бродят толпы народа, все в полосатых робах. Женщины в каких-то серых, засаленных то ли халатах, то ли платьях, на ногах – деревянные колодки… Кто-то сидел на земле и жевал траву…Детей не видел, а женщин было много. Трупов не видел», — рассказывает освободитель Освенцима.
Владимир Черников пробыл в «лагере смерти» всего три часа, надо было идти дальше – освобождать Европу. Потом на его боевом пути были еще два концлагеря, но самое сильное впечатление осталось от Освенцима.
Немцы оставили этот лагерь вечером 26 января. Они уходили спешно, но, тем не менее, взорвать несколько крематориев и уничтожить большую часть архивных документов успели. Наиболее трудоспособных узников нацисты заблаговременно вывезли в Германию. На день освобождения лагеря в Освенциме находилось более 7 тысяч человек. Прилегающая территория была заминирована, поэтому саму «фабрику смерти» 27 января 1945 года от наступающих советских войск уже никто не оборонял. Считается, что при освобождении самого известного в мире концентрационного лагеря погибло около 300 красноармейцев, в основном – это были подрывы на минах.
По официальным данным, с 1941 по 1945 годы в концлагере Освенцим, находившемся на территории Польши, были умерщвлены около 1 миллиона 400 тысяч человек. Только за последние два года – с 43-го по 45-й, по свидетельству медицинской сотрудницы «лагеря смерти», от голода и холода в этом лагере погибло около одной тысячи детей. 1,5 тысячи младенцев были утоплены сразу после своего рождения.
Рапорт акушерки из Освенцима
Полячка Станислава Лещинска решилась рассказать всю правду о положении детей и матерей в Освенциме только в 1965 году. Целых 20 лет она хранила молчание.
«Среди огромного количества женщин, доставлявшихся туда, было много беременных. Функции акушерки я выполняла там поочередно в трех бараках, которые были построены из досок, со множеством щелей, прогрызенных крысами. Внутри барака с обеих сторон возвышались трехэтажные койки. На каждой из них должны были поместиться три или четыре женщины — на грязных соломенных матрасах. Было жестко, потому что солома давно стерлась в пыль, и больные женщины лежали почти на голых досках, к тому же не гладких, а с сучками, натиравшими тело и кости», — из воспоминаний Станиславы Лещинской.
По свидетельству акушерки, в бараках-роддомах было так же холодно, как и в остальных помещения лагеря. Печку топили только несколько раз в году. За водой Станислава ходила сама, на то, чтобы принести одно ведро уходило минут двадцать.
«В этих условиях судьба рожениц была плачевной, а роль акушерки — необычайно трудной: никаких асептических средств, никаких перевязочных материалов. Сначала я была предоставлена сама себе; в случаях осложнений, требующих вмешательства врача-специалиста, например, при отделении плаценты вручную, я должна была действовать сама», — вспоминает Станислава Лещинская.
Позже к узнице-акушерке присоединились узницы-врачи — Ирена Конечная и Ирена Бялувна. Последняя спасла Станиславу от смерти, когда та заболела брюшным тифом. Врач в Освенциме имел в своем распоряжении лишь несколько пачек аспирина.
«Количество принятых мной родов превышало 3 тысячи. Несмотря на невыносимую грязь, червей, крыс, инфекционные болезни, отсутствие воды и другие ужасы, которые невозможно передать, там происходило что-то необыкновенное. Однажды эсэсовский врач приказал мне составить отчет о заражениях в процессе родов и смертельных исходах среди матерей и новорожденных детей. Я ответила, что не имела ни одного смертельного исхода ни среди матерей, ни среди детей. Врач посмотрел на меня с недоверием. Сказал, что даже усовершенствованные клиники немецких университетов не могут похвастаться таким успехом. В его глазах я прочитала гнев и зависть. Возможно, до предела истощенные организмы были слишком бесполезной пищей для бактерий», — из воспоминаний Станиславы Лещинской.
Стирка пеленок, которые мамы в Освенциме делали из рубашек, выменянных во время беременности на пайки хлеба, вызывала много трудностей, особенно из-за строгого запрета покидать барак, а также невозможности свободно делать что-либо внутри него. Выстиранные пеленки роженицы сушили на собственном теле.
«До мая 1943 года все дети, родившиеся в лагере, зверским способом умерщвлялись: их топили в бочонке. Это делали медсестры Клара и Пфани. Первая была акушеркой по профессии и попала в лагерь за детоубийство. Поэтому она была лишена права работать по специальности. Ей было поручено делать то, для чего она была более пригодна. Также ей была доверена руководящая должность старосты барака. Для помощи к ней была приставлена немецкая уличная девка Пфани. После каждых родов из комнаты этих женщин до рожениц доносилось громкое бульканье и плеск воды. Вскоре после этого роженица могла увидеть тело своего ребенка, выброшенное из барака и разрываемое крысами», — говорит Станислава Лещинская.
Рожденного ребенка перед убийством татуировали номером матери, топили в бочонке и выбрасывали из барака. Судьба остальных детей была еще хуже: они умирали медленной голодной смертью. Их кожа становилась тонкой, словно пергаментной, сквозь нее просвечивали сухожилия, кровеносные сосуды и кости. Дольше всех держались за жизнь советские дети, около 50 % беременных узниц были, по словам польской акушерки, из Советского Союза.
«Среди многих пережитых там трагедий особенно живо запомнилась мне история женщины из Вильно, отправленной в Освенцим за помощь партизанам. Сразу после того, как она родила ребенка, кто-то из охраны выкрикнул ее номер. Я пошла, чтобы объяснить ее ситуацию, но это не помогало, а только вызвало гнев. Я поняла, что ее вызывают в крематорий. Она завернула ребенка в грязную бумагу и прижала к груди… Ее губы беззвучно шевелились — видимо, она хотела спеть малышу песенку, но у этой женщины не было сил… она не могла издать ни звука — только большие слезы текли из-под век, стекали по ее необыкновенно бледным щекам, падая на головку маленького приговоренного», — делится воспоминаниями Станислава.
Свое двадцатилетнее молчание бывшая узница концлагеря в 1965 году объяснила своей озабоченностью тенденциями, возникающими в польском обществе. На фоне недавнего заявления министра иностранных дел Польши о том, что Освенцим освобождали украинцы, ее слова выглядят просто пророческими: «Если в моем Отечестве, несмотря на печальный опыт войны, могут возникнуть тенденции, направленные против жизни, то я надеюсь на голос всех акушеров, всех настоящих матерей и отцов, всех порядочных граждан в защиту жизни и прав ребенка».
В одно и тоже время с польской акушеркой в Освенциме находилась молодая русская девушка. Но пути их в лагере не пересеклись. В 1945 году 19-летняя Катя Довиденкова вообще была уверена, что после опытов, которые проводились с женщинами-узницами, она уже никогда не станет матерью.
Исповедь Екатерины Давыденковой
«В Освенцим я попала девственницей, и, конечно, очень боялась. В первый день, когда мы ехали по лагерю на машинах, мы вдруг смотрим, — из той машины, что ехала впереди, выпали две туши, думали — мясо везут. А тут появляются двое в полосатой одежде, и бросают туши обратно, в машину. Только тогда мы разглядели, что это были человеческие тела, и совсем без одежды. Голые, тощие люди…с этого момента мы стали понимать, что нас ждет», — рассказывает бывшая узница Освенцима.
По пути на фильтрационный пункт Катя еще успела увидеть, как в открытой траншее в костер из человеческих тел подбрасывали дрова.
«Это были метровые березовые поленья, я хорошо их разглядела. Я думаю теперь, что если бы я попала в этот ад сегодня, то и двух дней бы не выдержала, — это точно. А тогда была молодой, и хорошо помню одну мысль: «надо выжить, надо выжить», — говорит бывшая узница.
Перед газовой камерой всем спутницам Кати выдали металлические бирки, со словами: «Будете уходить домой, пригодятся». Затем раздели всех догола, и отвели в душевую.
«Сверху льется кипяток, потом – ледяная вода, потом опять кипяток, потом ледяная, — «селекция» называется. Потом на стенах замигали красные лампочки, и пол под нами начал медленно раздвигаться, и мы увидели, что стоим над настоящей печью. Одна полячка стала орать: «Мы – политические, мы – политические! Освободите нас!» Лампочки кто-то выключил, и пол сдвинулся. Завели в другое помещение, а там полки, как в бане, стали загонять всех повыше, пустили туда пар, люди начали падать сверху вниз. Лежу на полу, а они все валятся и валятся…», — говорит Екатерина Давыденкова.
Позже на улице оставшимся в живых велели выбрать из кучи платьев, сшитых из лоскутов, себе одежду, выдали «гольцшуе» — деревянные башмаки.
«Отвели потом в баню, что ли, — опять раздели догола, вода по колено, стали накалывать номера на руку. Сначала карандашом писали, а потом такими сдвоенными иголками, обмотанными нитками, кололи. Я ничего не чувствовала уже, только смотрела на цифры – 79663. Не страшно…пустяки…пустяки, по сравнению с общей картиной», — вспоминает 89-летняя женщина.
После этого всем узницам выдали полосатую одежду, платка Кате не досталось, так до освобождения и проходила без головного убора. Неделю ее продержали в карантине, в 21-ом бараке, потом распределили в 19-й. Двухэтажные нары, ни одеяла, ни подушки, под голову клали башмаки. На работу вывозили через печально знаменитые ворота с надписью «Труд освобождает».
«Перед воротами всегда играл оркестр, им руководила женщина по имени Соня. Если навстречу ехали мужчины, мы должны были отвернуться, они – в одну сторону, мы – в другую. Но нам что-то подсыпали в еду, и было совсем не до мужчин. А еще ни у одной из женщин в лагере не было менструации, ни у одной! И у меня не было. Что-то нам такое добавляли в еду, это точно! Я думала, что уже никогда не стану матерью, даже когда вернулась домой, долго ничего не было, а потом вышла замуж… Теперь у меня уже и правнуки есть», — рассказывает бывшая узница Освенцима.
В лагере она работала на строительстве. Работала, как и все по 12 часов. В основном, рыла траншеи. Перерыв был только один – на обед.
«Один раз устала, не выдержала, и присела на землю. Тут же подбежала ко мне овчарка и прямо в лицо дышит, язык красный, длинный! Я так перепугалась. Мне несколько лет только это и снилось – подбегает ко мне эта овчарка, а я убегаю», — говорит Екатерина Давыденкова.
По словам бывшей узницы «лагеря смерти», негласными хозяйками в бараках были полячки: «Они имели право получать посылки, и получали, а мы – нет. С нами они никогда ничем не делились, что вы?! Они скорее «заложат» тебя. У меня там, в бараке был тайник за стойкой кровати – столовая ложка, я ее где-то на улице нашла, не помню уже. Так вот, представляете, когда нас возили на 30-летие освобождения Освенцима на экскурсию, я думаю: «Дай посмотрю!» Полезла, и нашла эту ложку… Я так испугалась, прямо окаменела, говорить даже не могла. Повезла ее в Москву, хотела в музей сдать. Приезжаю домой, сумку открываю, а там – ничего нет! Рассыпалась моя ложка в порошок! Что это было? До сих пор не знаю. Но в этом году на 70-летие я бы поехала, только никто не позвал. Путина не позвали и меня — обидно!».
Обсуждение закрыто.