Медсестра на фронте. Её звали Катя

Осень! Золото, бронза, кармин. Ясные, тихие, завороженные дни. Роса по утрам словно девичьи слезы. Во всей природе покой, отдохновение, умиротворенность. Тихая мечтательная грусть. Кругом все замерло, пригорюнилось, задумалось. Дивится сквозь слезы тому, что миновало. Печалится о том, что стало. Размышляет над тем, что предстоит еще.

Все эти образы меркнут перед скромной, неказистой фигуркой Кати Плаксенко. Кати маленькой, как прозывают ее в полку.

До войны беспечно проживала Катя в каком-то небольшом заросшем вишнями городке на Украине. Ходила на танцы под духовую музыку в городском саду. Пела в клубном хоре. Вышивала крестом рушники. Гордилась значками Красного Креста и ворошиловского стрелка.

Теперь она — медицинская сестра полкового медпункта. На назначении в полк настояла сама. После курсов оставляли в медсанбате. Но девушка воспротивилась :

— В полку хоть пороху понюхаешь. А в санбате все одно что в тылу. И потом прошу учесть — я ворошиловский стрелок.

В огромной сумке с красным крестом вместе с медикаментами и бинтами хранится у Кати флакончик духов «Сирень» и круглое зеркальце. Это ее секрет.

Противник, вяло отвечавший на огонь, оживился вдруг, зачастил, ударил из большого калибра. Снаряды стали рваться в расположении командного пункта полка. Не зря, видимо, все утро ширяла над лесом «рама». Высматривала, вынюхивала, засекала.

Только прогонят ее зенитчики, а она снова тут как тут. Вьется, зудит над головой, как надоедливый комар.

Сечет, ломит деревья вражеская артиллерия. Поднимает фонтаны земли. Воздух насыщается приторным запахом сгоревшей взрывчатки.

Пилотка потеряна. Спутались русые волосы. Пола шинели разорвана. Вся грудь ее залита кровью. Чья это кровь? Бойца, которого она тащила в укрытие? Ее собственная кровь?

— Катя, Катя, хоронись, глупая. Пережди, пока отстреляется фриц.

Куда там! Кате некогда думать о собственной безопасности. Лицо ее в пороховой гари. Душа охвачена неистовым вдохновением, необыкновенным подъемом, владеющим человеком в минуты крайнего напряжения. В те грозные минуты, когда сознание, воля, нравственная энергия сливаются в единую движущую силу.

— Линейки, — приказывает она повелительным тоном оробевшим ездовым, — живее подгоняйте сюда линейки.

— А вы, товарищи, пешим ходом за линейками. Не отставайте только. Молодцами держитесь, до медсанбата рукой подать.

Тяжелой, железной поступью гуляет по лесу наглая смерть. Вздрагивает и разверзается земля. Выворачивается наизнанку, обнажая свои недра, сочащиеся водой, словно кровью. Катя бинтует голову еще одному пострадавшему. Марлевым тампоном вытирает кровь с его побледневшего лица.

— Все будет хорошо, милый, все хорошо, — повторяет она, стараясь улыбнуться, — не волнуйся, рана неопасная. Сейчас вернутся линейки, и — в медсанбат.

Сверлящий, скрежещущий гвоздем по стеклу, угрожающе нарастающий звук. Не размышляя, Катя припадает к раненому, заслоняя его собой.

— Не бойся, ничего не бойся, милый, я тут.

Раскатистый, расходящийся эхом удар. Оглушительный звук напряженно лопнувшего металла. Дыбится смешанная с бешеным пламенем земля. Заваливает обоих с ног до головы.

Медленно рассеивается, путаясь в зарослях орешника, сизо-голубой дым. В пронзительной тишине слышно, как шуршат сшибленные ветки березы. Планируя, падают на вывороченные комья земли зеленые листья.

Проходит долгая минута. Завал начинает шевелиться. Показываются руки и голова раненого.

А Катя? Что с ней? Поднимись, бесстрашная девушка. Отряхни с себя прах земной. Улыбнись, как бывало, озорной улыбкой.

Катя недвижима.

— Сестра, сестричка! Отзовись!

Запорошенные землей молодые волосы в крови.

— Катя! Катя маленькая! Катюша! Катенька! Екатерина Великая! Да святится имя твое!

«Иной цветок, — сказал поэт, — цветет лишь день, но он краса природы». Так и человек коротенькой жизнью своей может украсить жизнь человечества.